Blog

Четыре дороги

Только я покинул свою келью и вошел в лес, как мне почудилось, будто все небеса и элементы украсили себя по случаю этой свадьбы. Я ощущал, что птицы поют слаще, чем когда-либо ранее, а юные олени скачут так оживленно, что мое старое сердце затрепетало от радости и подвигло меня запеть во весь голос:

Радуйся и пой, милая пташка,

восхвали своего Творца,

Пусть взовьется ввысь твоя песня,

ясная и чистая,

ибо Бог есть единый твой Создатель.

Он приготовил пищу тебе,

она посылается тебе в нужное время,

прими ее, как должно, с благодарностью.

Разве нужно тебе тосковать и

жаловаться Богу, что он

сотворил тебя птичкой?

О чем еще могла бы ты просить?

Разве ты предпочла бы быть человеком?

О, попридержи тогда свой язычок,

будь благодарна, ибо закон Бога мудр,

и осмотрителен!

Разве есть у меня,

ничтожного земного червя,

надежда спорить с Богом?

Или надежда силой и напором овладеть

истинным королевским искусством?

Божьей воле невозможно противостоять.

Если все же ты не будешь хорошей,

то улетай отсюда подальше.

И прими свою судьбу!

Не расстраивайся, что Он не захотел,

чтобы ты была императором.

Может быть, ты пренебрегла Его именем,

и Он перераспределил славу.

Бог зрит тайны твоего сердца,

Его взор видит и в кромешной тьме,

Его не введешь в заблуждение!

 

Так и лилась моя песня из глубины сердца, эхом отдаваясь в лесу, а последние слова отразились от гор. Наконец, я вышел из леса и направился в сторону прелестной зеленой вересковой пустоши. На ней росли три высокие прекрасные кедра. Они были так раскидисты, их тень так манила и предлагала гостеприимный уют, что я очень обрадовался, ибо, хотя еще и не много прошел, мое великое стремление быстро меня утомило. Вот почему я направился к деревьям, чтобы отдохнуть под ними. Но когда я приблизился, мой взор был привлечен маленькой табличкой, прикрепленной к одному из деревьев, на которой я прочитал надпись, выполненную красивым почерком:

“Да сохранит тебя Бог, гость! Ежели весть о Королевской Свадьбе достигла твоих ушей, то обдумай следующее: Через нас Жених предлагает тебе выбор между четырьмя путями. Королевского замка ты можешь достичь любым из них, но только если не собьешься с пути.”

“Первый путь короток, но опасен, ибо на нем много высоких скал, которые ты вряд ли преодолеешь.”

“Второй — длиннее, так как поведет кружным путем, но на нем не заплутаешь. Этот путь гладок и легок, если только ты с помощью компаса не позволишь себе сбиться с него, уклонившись вправо, или влево.”

“Третий путь — воистину королевский. Вдоль него твое путешествие будет украшено многими благодеяниями и зрелищами. Но до нынешнего дня едва ли один человек из тысячи преуспел на нем.”

“Ни одному смертному не позволено достичь цели четвертым путем, так как его сила пожирает, и только безукоризненное тело способно его вынести.”

“Потому, выбери, каким путем из трех пойдешь, и не уклоняйся от него. Да будет тебе известно, что путь, по которому ты пойдешь, предназначен тебе неизбежной судьбой. И еще, на пути запрещено возвращаться, чтобы не навлечь на себя больших бедствий.”

“Вот что мы хотим, чтобы ты знал. Если ты не примешь во внимание наше предупреждение, то пойдешь по дороге, полной опасностей. Если тебе известны твои даже малейшие провинности пред королевским законом, то вернись, пока еще возможно, назад. Поскорей иди домой по тому пути, по которому пришел сюда.”

 

Встреча с голубкой и вороном

Как только я прочитал записку, вся моя радость испарилась и я, который только что распевал песни, начал горько плакать. Хотя я видел пред собой все три дороги, и понимал, что своим чередом мне предоставлен выбор одной из них, я все же опасался, что если изберу каменистый и скалистый путь, то расшибусь до смерти. А если моей судьбой окажется длинный путь, то я уклонюсь с него или пострадаю каким-либо другим образом во время столь долгого пути. А как я мог надеяться, что среди тысяч людей окажусь тем единственным, чтобы избрать королевский путь.

Точно также я видел и четвертый путь, но он был так сильно окутан огнем и туманом, что я даже не осмелился рискнуть и приблизиться к нему. Я долго-долго рассуждал, не вернуться ли мне назад, или все же выбрать один из путей. Я прекрасно осознавал свое ничтожество, но успокаивал себя воспоминаниями о сне, в котором я был освобожден из темницы. Все же я так и не осмелился положиться на него в полной мере.

Я так долго пребывал в колебаниях относительно выбора из предоставленных возможностей, что из-за большой усталости почувствовал голод и жажду. Я развернул припасенный хлеб и отломил кусочек. Оказалось, что на дереве сидит снежно белая голубка, которой раньше я не заметил. Она наблюдала за мной и слетела вниз, как, вероятно, делала обычно, и с доверием устроилась очень близко от меня.

Я без долгих размышлений поделился с ней хлебом, и она с готовностью его приняла. Ее красота почему-то приободрила меня. Но вскоре ее враг, черный ворон, заметил происходящее и немедленно набросился на нее. Он не пожелал принять хлеб от меня, а хотел отнять тот, что достался голубке, так что ей пришлось улететь, чтобы спастись.

Так они вместе и улетели в сторону полуденного солнца, тогда как я настолько рассердился, что без размышлений кинулся преследовать наглого ворона и так, помимо своей воли, пробежал вдоль одной из упомянутых дорог почти что длину целого поля в погоне за вороном, чтобы освободить голубку.

Только тогда я понял, что натворил не думая, так как уже вступил на путь, с которого под страхом бедствий не мог впредь отклониться. Хотя я с этим и примирился, но все же очень сожалел, что оставил под деревом свой походный мешок и хлеб, за которыми не мог теперь возвратиться. Ибо, стоило мне повернуть вспять, как поднимался такой сильный встречный ветер, что я был не в силах переставить ноги. А когда я шел вперед, то не чувствовал его совсем.

Из этого я с легкостью заключил, что если поверну против ветра, то это может стоить мне жизни. Вот почему я смиренно принял на себя этот крест и продолжил путь, решив, что если уж так должно было случиться, то нужно сделать все возможное, чтобы прибыть на место до наступления ночи.

 

Держись подальше, недостойный

Хотя дорога ветвилась много раз, с помощью компаса я успешно находил верный путь. Я не хотел ни на шаг отклоняться от меридиана, несмотря на то, что дорога часто становилась такой неровной и непроходимой, что начинал сильно сомневаться. Шагая, я постоянно размышлял о голубке и вороне, но так и не понял их значения.

Наконец, на очень большом удалении я разглядел высокую гору и великолепные врата. И хотя они находились очень далеко в стороне от дороги, я устремился поскорее к ним, так как солнце уже почти скрылось за холмами и мне больше нигде не удалось бы найти никакого укрытия.

Я благодарю за это одного Бога, так как Он мог бы подтолкнуть меня к продолжению пути и помрачить мои глаза слепотой, чтобы я не заметил врат. Как я уже сказал, я устремился к ним и достиг их еще при свете дня, и как раз во-время, чтобы их спокойно разглядеть.

Это были чрезвычайно красивые королевские врата, украшенные многими великолепными эмблемами и изображениями, каждое из которых, как я узнал позже, имело свое особое значение. Над ними был укреплен огромный щит, на котором было написано: держись подальше, недостойный, и еще кое-что, о чем мне строго запрещено рассказывать.

Как только я достиг здания ворот, появился некто в небесно-голубых одеяниях, кого я по-братски приветствовал. Он поздоровался со мной в ответ, но все же потребовал мое письмо-приглашение. О, как я обрадовался, что взял его с собой! Ибо с какой легкостью я мог бы его и забыть, как это случилось с многими другими, по рассказу того человека. Я побыстрее вручил ему письмо и он был не только им удовлетворен, но даже выказал мне большое уважение, удивившее меня, и произнес: “Входи, мой брат, ты — самый желанный гость!”

Затем он спросил мое имя и, когда я ответил, что я брат Красной Розы и Креста, он удивился и обрадовался этому, и спросил: “Брат, не мог бы ты купить эмблему?” Я ответил, что у меня мало что есть, но если он заметил у меня что-то, что ему понравилось, то он может взять это. И когда он спросил у меня насчет фляжки с водой, я согласился. Он дал мне в обмен золотую эмблему, на которой не было ничего, кроме двух букв: S.C. (Spes Charitas, надежда и любовь. ) Он посоветовал мне запомнить его, так как это будет мне очень полезно. Я спросил, как много людей пришло до меня, на что он ответил. Наконец, из чувства дружбы он вручил мне запечатанное письмо к хранителю вторых врат.

 

Шесть светильников

Так долго медлящая ночь сгустилась, и над вратами был зажжен сигнальный маяк, чтобы все, кто еще в пути, могли достичь его.

Дорога, ведущая прямо в крепость, с двух сторон была огорожена высокими стенами и обсажена разнообразными и замечательными фруктовыми деревьями. На каждом третьем дереве был прикреплен фонарь, все они были зажжены прекрасной Девой в небесно-голубых одеждах с помощью сияющего факела. Это оказалось такое возвышенное и впечатляющее зрелище, что я отложил на потом даже самые необходимые вещи.

Получив исчерпывающие и полезные наставления от стража первых ворот, я дружески попрощался с ним и пошел дальше. Хотя я вряд ли мог догадываться, что написано в письме, я обуздал свое любопытство, так как не было резона не доверять стражу ворот. Так я и достиг других ворот. Они выглядели почти также, как и первые, но были украшены другими изображениями c загадочным смыслом. На табличке, прикрепленной к вратам, было написано:

“Давай, и тебе воздасться.”

У этих врат возлежал страшный лев, он находился на цепи. Увидав меня, он поднялся на ноги и попытался напасть, тогда как другой страж ворот, лежащий на мраморной плите, проснулся и сказал мне, чтобы я не боялся. Отогнав льва, он взял письмо, которое я с трепетом ему вручил. Прочитав его, он сказал с глубоким уважением:

“Добро пожаловать, во имя Бога. Ты человек, которого я так долго хотел встретить.” Тем временем он тоже снял эмблему и спросил меня, не дам ли я ему что-нибудь в обмен. Не имея ничего больше, кроме соли, я отдал ее ему, и он принял ее с благодарностью. На эмблеме стояли только две буквы — S.M. ( Sal Menstrualis, соль очищения).

Только я собрался поговорить с этим стражем ворот, как в крепости начал звонить колокол, и он посоветовал мне поспешить безотлагательно, иначе все мои усилия окажутся бесцельными, ибо уже начали гасить огни.

Храм суда

Тогда я с такой поспешностью удалился, и был так напуган, что больше не обращал внимания на стража ворот, и не без причины. Ибо я не мог поспешать слишком быстро, а Дева, что гасила все огни, меня уже обогнала. Я бы никогда не нашел дороги, если бы она не освещала ее своим факелом. Я едва успел проскользнуть за ней, и ворота захлопнулись так быстро, что прищемили часть моей верхней одежды. Разумеется, мне пришлось расстаться с ней, ибо не только я, но и те, что остались снаружи, не смогли уговорить стража открыть ворота опять. Он сказал, что ключ ему дает Дева, и что теперь она унесла его с собой в сад.

Тем временем я опять стал разглядывать ворота. Они были так прекрасны, что таких вторых в мире было не найти. С каждой стороны дверей стояли колонны; на одной из них возвышалась красивая фигура с надписью “Congratulor” (Я радуюсь с вами). У фигуры на второй колонне лицо было с мукой поднято вверх, а внизу было написано “Condoleo” (Я печалюсь с вами). Коротко говоря, это были настолько темные и загадочные слова и изображения, что самый сообразительный человек в мире не смог бы их объяснить. Однако, если Бог позволит, то я вскоре проясню и освещу их.

У этих ворот мне опять пришлось назвать свое имя. Его записали в маленькую пергаментную книжку и отослали с другими именами Жениху.

Только после этого я получил настоящий опознавательный знак гостя, который был немного меньше предыдущих эмблем, но зато тяжелее. На нем были буквы S.P.N. (Sponsi praesentandus nuptiis, то есть, гость жениха на свадьбе).

Кроме этого, мне выдали пару новых туфель, ибо пол в замке был выложен белым чистым мрамором. Старые туфли мне разрешили отдать одному из нищих, что сидели у ворот в хорошо организованной толпе. Я отдал их старику, после чего два пажа с факелами отвели меня в маленькую комнату, где попросили сесть на скамью. Они воткнули свои факелы в отверстия в полу и оставили меня одного.

Вскоре после этого я услышал шум, но никого не увидел. Оказалось, что на меня напали какие-то люди, но так как я не мог их видеть, то просто терпел и ждал, что же они собираются со мной делать. Наконец, я понял, что это цирюльники, и попросил их не сжимать меня так крепко, ибо я был вполне удовлетворен тем, что они хотели сделать. Тогда они отпустили меня, и один из них, кого я не видел, аккуратно срезал у меня волосы с макушки, но оставил длинные седые волосы на лбу, над ушами и глазами.

Признаться, такое начало почти заставило меня потерять мужество, ибо я их не мог видеть, а они сжимали меня так крепко, что я уже не мог думать иначе, как то, что Бог оставил меня ввиду моей наглости. Невидимые цирюльники аккуратно собрали срезанные волосы и унесли с собой.

Тогда вернулись два пажа, весело потешаясь над моим страхом, но только они успели перемолвиться со мной парой слов, как начал звонить малый колокол, давая нам сигнал собраться всем вместе, как мне пояснили пажи. Они пригласили меня следовать за ними и освещали мне путь через многие переходы, двери и извилистые лестницы до гигантского зала.

Там находилось огромное количество гостей — императоры, короли, принцы и лорды, знатные и незнатные, богатые и бедные, и всякий сброд. Дивясь на это, я думал: “Ну что я за дурень такой, отправился в странствие, сопряженное с такими трудностями и лишениями, чтобы встретить здесь этих знакомцев, так хорошо мне известных, и не вызывающих никакого уважения. Теперь все они тут, тогда как ты, со всеми своими молитвами и обращениями, едва поспел в последний момент!” Эти и еще другие мысли, как я думаю, подсовывал мне Дьявол, которого я так гнал.

Тем временем то один, то другой мой знакомец обращался ко мне со словами: “Как, Брат Розенкрейц, и вы тут?” “Да, брат”, — ответствовал я, — “милость Бога помогла и мне тоже”. В ответ они только насмехались надо мной, находя забавным, что мне потребовался Бог по такому пустяковому поводу. Когда я расспросил их о дороге, по которой они прибыли, в большинстве своем они ответили, что им пришлось карабкаться по скалам.

Потом зазвучало сразу несколько труб, да таких, что раньше мы не видали. Они призвали нас к столу, за которыми большинство людей расселось самостоятельно, в соответствии с тем, как каждый оценивал себя по сравнению с остальными. Потому мне и еще нескольким жалким людям досталось едва ли не самое скромное местечко на нижнем конце стола.

Тут вошли два пажа и один из них прочитал молитву в такой восхитительной манере, что мое сердце воспряло от радости. Несколько особенных дурней не уделили этому почти никакого внимания и продолжали смеяться и перемигиваться друг с другом, ударять себя по шляпам и гримасничать прочим неподобающим образом. После этого внесли угощения, и хотя никого не было видно, все было расставлено в таком порядке, что мне даже показалось, что у каждого гостя был собственный служитель.

Когда хвастуны несколько утолили свой голод, а вино поубавило их сдержанность, они начали бахвалиться и задаваться. Один доказывал то, другой это, причем самые жалкие идиоты устроили наибольший шум. Когда я припоминаю, что за сверхъестественные и невозможные вещи мне пришлось услышать, я негодую до сих пор.

Наконец, они даже повскакали со своих мест, один мошенник поплелся туда, другой сюда, отираясь между благородными людьми. Они похвалялись такими вещами, с которыми не справился бы не только Самсон, но и Геркулес со всей их силой. Один будто бы освободил Атласа от его бремени, другой увел из ада трехголового Цербера.

Короче говоря, каждый громко хвастался, а великие лорды были так просты, что верили этому лепету. Затем негодяи осмелели настолько, что хотя им уже кое-где и давали по рукам, они не унимались. И когда, например, один из них стащил золотую цепь, остальные захотели проделать то же самое. Там был один, который слышал шелест небес; второй сказал, что может видеть идеи Платона, а третий мог бы сосчитать атомы Демокрита. Было немало претендентов на изобретение вечного двигателя. Многие из них, мне кажется, обладали неплохим умом, но, к сожалению, слишком много думали о себе.

Наконец, там был человек, пытающийся убедить нас, будто он видит тех, кто нас обслуживает. Он так разглагольствовал, пока один из невидимых слуг не засветил ему такую затрещину по его лживым губам, что не только он, но и многие из тех, что были рядом, затихли, словно мышки.

Больше всего мне понравилось, что все те, кого я хоть как-то ценил, вели себя спокойно, не говорили слишком громко, но характеризовали себя, как малосведущих людей, для которых загадки природы были слишком высоки, а сами они слишком малы.

В этом грохоте я почти уже проклял день, что привел меня сюда, ибо я не мог без боли наблюдать, какие распущенные люди с фривольными манерами восседают за столом. Даже меня в моем скромном углу они не оставляли в покое. Один из этих мошенников обозвал меня пестрым шутом.

В этот момент я не осознавал, что это были еще одни врата, которые следовало пройти, а предполагал, что вынужден буду провести подобным образом всю свадьбу, в незаслуженном презрении и унижении со стороны то ли Жениха, то ли Невесты. Тогда мне подумалось, что они могли бы хорошо поступить, пригласив на свадьбу какого-нибудь другого дурака. Вот свидетельство, к какой нетерпимости может привести простые сердца несправедливость этого мира.

Но это было не более, чем указание на ту хромоту, которая, как я упоминал, мне приснилась.
Гомон все нарастал и нарастал, ибо нашлись такие, кто хвастался ложными и воображаемыми видениями, рассказывая нам об ужасных и лживых снах.

Рядом со мной сидел спокойный и весьма известный джентльмен, который время от времени высказывался о самых возвышенных материях. Наконец он спросил: “Как ты думаешь, брат, если бы пришел кто-то, пожелавший наставить этих болванов на путь истинный, его бы услышали?” “Определенно, нет.” — ответил я.

“Ныне решается,”- сказал он, — “что еще войдет в мир, дабы его обмануть, а он не хочет прислушаться к тем, кто желает ему добра. Взгляни, например, на того самоуверенного осла, что со своим сумасбродством и дурацким самомнением пытается попасть в центр внимания. А как тот субъект смешит там людей непривычными и загадочными словами. И все же поверь мне, настает время, когда эти обманчивые маски будут сорваны и весь мир узнает, какие бродячие самозванцы прятались за ними. Тогда, может быть, оценят то, чему сейчас не придают значения.”

Так он рассуждал, а шум вокруг становился все громче и громче, пока вдруг в зале не раздалась такая сладостная и возвышенная музыка, какой я никогда не слышал за все дни своей жизни. Она побудила всех смолкнуть в ожидании того, что должно было последовать. В исполнении этой музыки участвовали все инструменты, кои можно только вообразить. Они звучали все вместе в такой гармонии, что я забыл о себе и сидел так неподвижно, что мои соседи стали удивляться на меня.

Это длилось примерно полчаса, и за это время никто не проронил ни слова. Ибо, стоило кому-нибудь только попробовать открыть рот, как он получал неожиданный удар, не понимая, откуда тот взялся. Поскольку нам не было позволено видеть ни одного музыканта, я был рад рассмотреть хотя бы те инструменты, на которых они играли.

Через полчаса музыка неожиданно смолкла и мы более не могли ничего ни видеть, ни слышать. Вскоре после этого перед дверьми в зал послышался громкий шум и зазвучали трубы, гобои и литавры, да так искусно, как будто явился сам римский Император. Двери сами собой раскрылись, и звуки труб стали такими громкими, что мы их едва могли вынести.

Тем временем мне показалось, что в зал проникли многие тысячи маленьких огоньков. Они продвигались в таком отменном порядке, что мы были в высшей степени изумлены.

Потом вошли два уже упомянутых мною пажа, неся ярко сияющие светильники, освещая дорогу прекрасной Деве, восседающей на великолепном золотом самодвижущемся троне. Мне показалось, что это была та самая Дева, что раньше зажигала и гасила светильники на дороге, а вокруг были ее слуги, которые первоначально стояли возле деревьев. Но теперь она уже была наряжена не в небесно-голубые одежды, а в снежно-белую светящуюся мантию, которая переливалась чистым золотом и сверкала такой славой, что мы едва осмеливались на нее взглянуть. Оба пажа были одеты примерно также, но гораздо проще.

Когда Дева достигла центра зала, она сошла с трона, а все малые огоньки почтительно склонились перед ней. Мы все поднялись со своих мест, но некоторые так и остались сидеть. После того, как она кивнула нам, а мы ей, выказывая взаимное уважение, она начала говорить мягким голосом:

Царь, мой милостивый Господин,
теперь не так далеко от нас,
также и его возлюбленная Невеста,
путешествует к нему в чести и добродетели.

Они, преисполненные великой радости,
вскоре узрят ваше появление.
Они предлагают вам единое и всеобщее
Свое благословение, и, к тому же, свое благоволение.
В их сердцах большое желание,
чтобы на вашу долю выпал истинный успех,
чтобы прибывшие на радостное торжество
не познали в конце горечи.

После чего она вежливо поклонилась, вместе со всеми сопровождающими ее огоньками, и продолжила:

Посланными вам письмами, из коих вы могли узнать о свадьбе, никто не был приглашен к путешествию из тех, кто уже с давних пор не нес бы в своем существе даров Бога и не явил бы глубокого стремления души.

Во всей мудрости своей они не могут поверить, что найдется хоть один, пусть и очень дерзкий, кто, вопреки законам и правилам, посмеет сделать шаг единый в этом зале, если только он не прошел длительную подготовку к этому торжеству, к этой встрече по случаю бракосочетания. Потому, с надеждой они говорят, что все с вами будет хорошо. Что многие, хотя и брели во мраке, готовы, и это дарит им великую радость.

И все же, нашлись такие наглецы и неучи, что не взвесили своего несоответствия и насильно проложили свой путь туда, куда их вовсе не приглашали. Дабы ни один мошенник не проскользнул внутрь, ни один злодей или пройдоха не попытался без приглашения присоединиться к этому празднику, завтра на рассвете будут установлены весы, каждый будет взвешен и будет быстро обнаружено, что каждый оставил за собой дома.

А потому, ежели сейчас среди вас есть такие, кто в себе сомневается, то пусть поскорее удалятся, ибо если они задержатся здесь, то пусть не ждут к себе никакой милости, но лишь позора и строгого наказания. Если вас принуждают муки совести, то вы можете остаться здесь до утра. Утром вас освободят, и вы уже никогда не сможете возвратиться.

Пусть тот, кто научен тем, что осталось у него позади, позволит пажу послушному сопроводить его в покои, где он отдохнет и в волю выспится, ежели ожидает почестей от взвешивания. Иначе сон да покинет его! Все остальные, кто здесь задержатся, будут рисковать добром или болезнью:

ибо тем, кто замахивается
на слишком высокую цель,
лучше держаться отсюда подальше.
А теперь мы выражаем нашу надежду, что со всеми и с каждым все будет хорошо!

Как только Дева кончила говорить, она опять поклонилась и весело вернулась на трон, после чего трубы вновь затрубили, что не помешало многим из нас глубоко вздохнуть.
Затем она удалилась в сопровождении некоторых из своих маленьких огоньков, но большинство из них остались в зале и присоединились к нам, по одному к каждому из присутствующих.

Наша растерянность оказалась такой сильной, что я едва в состоянии выразить, какими печальными мыслями и жестами мы обменивались между собой. И все же, большинство из нас решилось дожидаться взвешивания, а в случае, если дела пойдут не очень хорошо, они надеялись отбыть отсюда с миром.

Свое решение я принял быстро, моя совесть была убеждена в полном моем невежестве и ничтожестве. Я намеревался лучше остаться с остальными в зале и удовлетвориться той пищей, что я уже съел, чем рисковать будущим отказом со всеми его опасностями.

После того, как все были отведены их маленькими спутниками в покои, как я узнал позднее, каждый в отдельную комнату, нас в зале осталось девятеро. Среди них был и тот, кто беседовал со мной за столом. Наши спутники нас, однако, не покинули.

В течение часа один из пажей, о которых я уже говорил, явился с большой связкой веревок и еще раз спросил, желаем ли мы оставаться здесь. Когда мы со вздохом это подтвердили, он загнал всех нас в особое место и удалился с нашими маленькими огоньками, оставив нас, жалких бедняг, в полной темноте.

На глазах у многих из нас закипали слезы, и я не смог их контролировать. И хотя нам не было запрещено говорить, у нас просто не было слов, чтобы выразить свою боль и горе. Веревки были сделаны так, что никто не смог бы их разорвать, а тем более освободить от них свои ноги. Мне никак не удавалось утешить себя мыслью, что многие из тех, кто теперь спят, должны будут пережить большие унижения, тогда как мы за свое безрассудство заплатили всего одной ночью.

Наконец, полный горестных размышлений, я заснул, и увидел сон. Хотя этот сон не имеет большого значения, я думаю, рассказать его будет не лишним.

Мне снилось, что я находился на высокой горе и созерцал расстилающуюся предо мной широкую, обширную долину. На ней находились несметные множества людей, и голова каждого человека была нитью соединена с небесами. Одни были повешены выше, другие ниже, а некоторые все еще стояли на земле. В воздухе вверх и вниз летал древний старик, держащий в руках пару ножниц, которыми он перерезал нити то тут, то там. Тогда те, кто были поближе к земле, падали быстро и без особого шума. Но когда это случалось с теми, кто был высоко, от их падения сотрясалась земля. Некоторым судьба благоволила, их нити могли растягиваться, и они успевали достичь земли до того, как нить обрезали.

Я с удовольствием наблюдал за этой акробатикой, и бывал очень обрадован, когда кто-нибудь из тех, кто слишком высоко себя превозносил, а потом с позором низвергался вниз, увлекал за собой еще и нескольких соседей. Я испытывал счастье, когда кто-нибудь из остававшихся у земли исчезал настолько бесшумно, что даже его соседи ничего не замечали.

Когда я достиг пика в своих развлечениях, меня толкнул один из приятелей-пленников и тем самым разбудил, к моему великому неудовольствию. Я поразмыслил над сном, а потом рассказал его моему собрату, который лежал по другую сторону от меня. Он был не разочарован, но обнадежен, усмотрев в сне указание на возможную помощь.
В этой беседе мы провели остаток ночи, с тоской ожидая наступления дня.