Вечер

Дряхлое, темно-красное Солнце, наконец-то, устало выползло из-за узкого скалистого пика и его вялые лучи проникли сквозь полупрозрачную портьеру на окне и осветили пыльный, мрачный зал. Один из бликов упал на кожаное кресло необъятных размеров, и в нем зашевелилась груда какого-то хлама. Через некоторое время из этих неописуемых ошметков сформировалась фигура, отдаленно напоминающая человеческую. Кряхтя и зябко поеживаясь, она натянула на себя что-то вроде балахона, нацепила на голову корону, выглядящую так, как будто ее скрутили из жестяных обрезков, и стала осматривать стоящие на столе бокалы, блюда, вазы и прочие предметы сервировки. Найдя, наконец, бокал с остатками чудодейственной жидкости, фигура с громким чмоканьем ненадолго к нему присосалась. После чего содрогнулась всем телом, выронила бокал и опять упала в кресло…

Наступивший покой был вскоре нарушен скрипом открывающейся двери, и на пороге показалась изможденная женская фигура. Подождав немного, она заговорила тусклым, сиплым голосом:- Эй, Громовержец, хватит дрыхнуть! Не видишь разве, Солнце выглянуло. Если мы сейчас не сделаем то, о чем договорились во время пира, то, считай, нам каюк! Еще немного, и наступит ночь. А это значит — конец!

— Ну что ты ко мне лезешь, шалава! Пошла прочь, видеть тебя не могу, как ты мне надоела, да и все вы — бездельники! Хоть бы кто-нибудь принес амфору нектара, тарелку амброзии, еще чего-нибудь закусить. Так нет же! Сразу с делами лезут!

— Да ты что, старик, совсем спятил? Какой нектар, какая амброзия? Да мы уже почитай полторы тысячи лет питаемся отбросами. Давно перешли на подножный корм. Кто что охраняет, тот то и имеет. И не смей меня шалавой обзывать. Они меня знаешь как подпитывают, не чета тебе, старый хрыч!

— Да посмотрела бы на себя, Богиня Любви, ведь жуть берет от одного взгляда. Кожа клочьями повисла, волосы повылазили, зубов почти не осталось, а все туда же — покровительствовать влюбленным. Да у тебя кроме продажных девок давно уже никого не осталось!

— А у самого-то, у самого! Одни алкаши, да наркоманы. От кого ты, Громило, еще подпитаться можешь? Все тебя посылают подальше. А на громы твои — чихать хотели, вот!

Приободрившись от привычной словесной разминки два Архонта устроились за большим круглым столом, на всякий случай подальше друг от друга. Громовержец, как онемел от последних наглых слов гостьи, так все и молчал, пытаясь придумать ответ по-ядовитей. С его стороны время от времени можно было слышать невнятное бормотание, но ничего конкретного он так и не произнес.

— Пора бы уже и чистюлям явиться, — нарушила молчание покровительница Любви. — Встретишь в коридоре — нос воротят, а как нализаться за чужой счет, так все тут! И Наука, и Искусство, и Религия. Ага, вот и они. Явились, не запылились.

В зал через разные двери почти одновременно вошли еще три Архонта — когда-то могучие покровители когда-то цветущих античных наук, искусств и религий. Но с приближением вечера, то есть за последние полторы тысячи лет по человеческому счету, и они сильно поизносились и обветшали. В их жилах больше не было огня, взоры голодно блуждали по всем закоулкам, в поисках, чего бы зацапать на пропитание. Питались всем, что подвернется. По линии Религии шли страхи перед ожившими покойниками, вампирами, зомби, интерес к черной магии, гадание и прочие помои. Искусство пробавлялось порнухой и мокрухой. На долю Науки доставалась защита от метеорной опасности и прочая мура, которая хоть на короткое время была способна возбудить интерес у широкой публики.

Что и говорить, вечер — не самое роскошное время для жизни. Особенно у Архонтов. Ведь их питание — эмоции людей. Есть эмоции — ты сыт. Есть равнодушие — ты покойник. И скольких уже не досчитались!? Сотни и сотни! Уцелели только те, кто успел во-время переключиться с возвышенных эмоций на самые низменные. Питание хоть и не здоровое, прямо скажем — отвратительное, но обильное. Особенно, если не спать, а ворошить этот людской муравейник, подбрасывать в него зародыши массовых психозов. Если это удалось, считай подфартило, можешь созывать на пир уцелевших Архонтов.

В последнее время получалось так, что чаще всего к себе приглашал Бог Войны. Вот уж кто не похудел! Хотя и пробавлялся мафиозными разборками, межнациональной враждой и, в последнее время, терроризмом. К настоящей современной войне его и на дух не подпускали. Но остальные древние Архонты у него оказались на побегушках. Кто не захотел, тот уснул. Вечным сном от истощения. Ведь Архонт — существо в принципе вечное, если есть питание. Зародившись один раз в астральных сферах человеческого существа, они способны подталкивать людей к таким делам, которые сопровождаются нужными Архонтам эмоциями. Они правят людьми как пастухи и наездники. И, как пастухи, стригут со своих стад шерсть, выдаивают молоко и т.п. Все это в пространствах эмоций. По этой причине у Архонтов возникла манера презрительного отношения к людям, как к скотам. Даже когда питание древних Архонтов стало иссякать по причине жестокой конкуренции с возникшими новыми, они не стали ценить людей выше. Наоборот, клеймили их как предателей и перебежчиков, и с еще большим вожделением толкали на непотребные дела.

Вновь пришедшие не спешили усесться за стол, а стали его обходить, внимательно разглядывая остатки трапезы. Вдруг, почти одновременно, Наука и Религия ринулись к большому овальному блюду, на котором запульсировало облачко эманаций от какого-то нарождающегося общественного феномена. Ухватив блюдо за противоположные концы Архонты с сопением принялись его друг у друга перетягивать. Покровитель Науки уже давно являл собой хотя и шустрого, но довольно тощего старикашку. Еще лет двести назад у него против покровителя Религии не было бы ни малейших шансов, но в последнее время тот стал все больше походить на женщину. Дело в том, что среди людей приумножились проповедницы всяких экстравагантных верований, вроде Белого Братства, это и наложило отпечаток на внешность покровителя. Так что теперь они с Наукой оказались в одной весовой категории.

— Чего не поделили, любезные? — осведомился покровитель Искусства, приближаясь к вспотевшей парочке. — Ага! Я смотрю началось повальное увлечение всякими полтергейстами и Барабашками. Здорово, поле распухает прямо на глазах. Но ведь это вроде по линии Религии, так что ты, Наука, отвали!

— Сам отвали, — огрызнулся старикашка Наука, — полтергейсты живут в параллельных пространствах, так что это самая что ни на есть моя Наука.

Пока он говорил, его пальцы начали соскальзывать с края блюда, еще чуть-чуть, и он бы его упустил, но вдруг завизжал таким высоким фальцетом “Уйди, удавлю-ю-ю!”, что обомлевшая Религия замерла в нерешительности. Вот тут-то покровитель Искусства перегнулся через стол и заграбастал своими немытыми руками еще не до конца оформившееся облако эманаций. Его круглая, как у кота, голова подрагивала от тика, бесстыжие глаза затуманились сладострастной слезой, которую многие принимали за слезу искреннего умиления.

— Ну, блин, ты даешь! — только и сказали обманутые Архонты. — Это ж наше! Отдай, гад!

— Ничего не ваше, — заявило Искусство, впиваясь гнилыми зубами в самую мякоть эфирного облака. — Эти Барабашки, как оказалось, очень любят музыку, стихи и похабные анекдоты, так что самое Искусство и есть.

Последние слова были очень неразборчивы, так как Искусство уже запихивало себе в рот короткими пальцами с обгрызенными ногтями последние куски нежданного подарка. Обтерев пятерней пышные усы, Оно громко икнуло и предложило всем присутствующим, наконец, вспомнить, зачем они, собственно, собрались здесь, и усесться за стол.

— Так Войны все равно еще нет, — просипела Любовь своим тусклым голосом.

— Война есть всегда! — раздался зычный бас и его обладатель бодро вошел в зал. Все присутствующие, кроме Громовержца, непроизвольно встали со своих мест.

— Садитесь! — произнес покровитель Войны и первым уселся в подвернувшееся кресло. — Ну а Власть? Как всегда не просыхает? — промолвил он, оглядев собравшихся. — А вопрос-то важный. Заставить бы тебя, Громило, отжаться раз сорок! Так ведь помрешь еще, а нам сегодня нужны все.

После небольшой паузы покровитель Войны еще раз вопросительно посмотрел на Громовержца и сказал:

— Сегодняшнее совещание предлагаю вести мне, ибо Верховный лыка не вяжет. Возражения есть? Нет!

Помолчав для важности, он продолжил:

— При нынешнем питании мы могли бы еще протянуть до наступления космической ночи, но после…, — он чмокнул губами и покачал отрицательно головой. Все, кто его слушал, тихонько загалдели, соглашаясь с докладчиком.

— Времени осталось всего ничего. Какие будут предложения? Высказываться прошу в порядке, обратном старшинству. Искусство!

— Я не могу считаться младшим в этом собрании, — заявило Искусство, умильно улыбаясь в усы, словно сытый котище. — Для этого у нас есть Наука.

— Наука! — объявил ведущий, но Науки за столом не оказалось. — Наука!!! — заорал покровитель Войны, после чего из-под стола вылез старикашка Наука, что-то торопливо дожевывая.

— Что удалось урвать, сэр? — ехидно спросила Любовь.

— Да так, мелочи, — ответил Наука, — вирус 2000-го года. Тощий скелет, никакой фантазии. Даже врать разучились, так им легко стало деньги из правительств выколачивать!

— Наука!!! — вновь прогрохотал бас ведущего.

— Да, я Наука.

— Какие будут соображения по нашему вопросу?

— Э-э-э, видите ли… Если учесть, что сублимация кастрации непериодически инфинирует в заклиненном гроссбухе, то каждому становится ясно, что нам не обойтись без фундаментальных исследований интегрального заикания гладкошерстных вирулоидов, в особенности тех, которые приспособились к нечленораздельному гиперэкстазионному пурпуризму. В связи с этим мне для проведения оных фундаментальных исследований требуется ежедневное трехразовое питание. Я кончил.

— Я тебе, в натуре, покажу сублимацию кастрации! Ты у меня сам приспособишься к нечленораздельному пурпуризму! Да я тебя сейчас…

— Тише, тише, господа Архонты! — вмешалась Любовь. — Что вы как сеголетки какие-то. И ты, Мужлан в форме, ну что ты затеял совещания-развещания? Какие совещания, если и так ясно, что нам крышка, если мы не повторим тот свой достопамятный подвиг.

— Я хочу, чтобы мы справились сами! Без посторонней помощи!

— Ну-ну, — только и просипела в ответ Любовь, — Тогда продолжай.

— Так, — овладев собой, продолжил покровитель Войны, — не вышло снизу, начнем сверху. Громовержец! Громовержец!!! Да встряхните, наконец, старого идиота.

— Я старый, но не идиот! — отозвался вдруг Громовержец, не вставая с кресла. Его голос окреп, движения приобрели твердость. Видимо, сказалось то, что он успел опохмелиться. — Я давно ждал этого момента. Ты, Кирзовый Сапог, думал, что я не земетил, что ты у меня спер корону и подменил ее какой-то жестянкой? На Власть претендуешь?! Так я тебе покажу Власть! Ни слова больше не скажу, пока не вернешь корону!

В наступившей тишине можно было бы услышать, как жужжит муха, но в этом мире мухи не водятся. Зато слышалось, как Наука опять чем-то чавкала, стыдливо прикрываясь огромным фолиантом. Покровитель Войны в задумчивости расчесывал огромную экзему едва прикрытую мундиром.

— Ну, что будем делать? — спросил он, после тягостной паузы. — Можно подумать, что это не вы очень скоро подохнете, если мы не найдем выхода. Неужели Власть слаще Жизни, что мы будем тратить время на поиски короны для Громилы?

— Слаще, слаще! — пробурчал Громовержец. — Особенно перед смертью.

— Но мы-то жить собираемся!

— А мне без власти и жизнь не нужна!

Опять наступила пауза. Хмуро оглядев свое войско, ведущий решил призвать его к порядку:

— Значится так, Любовь — поправь нос, а то совсем провалился. Религия — приклей на место щеку, а то зубы видно. Наука — перестань чавкать. Делать нечего, придется идти за Ним. Идем все, так как дверь открывается только когда присутствуют все шестеро. Я иду первым, Искусство и Любовь — замыкающие, а то от вас несет, как с помойки.

— А от тебя, как от трупа шестимесячной выдержки, сам-то не замечаешь, — огрызнулось Искусство.

— Ну что, сколько ни крути, а жизнь заставила пойти на поклон, а? — ехидно пробурчала Любовь, — За эти тысячи лет уже привыкли делать вид, что ничего такого не было, а? Все чистенькими хотите быть! Память отшибло?! А как приперло, так к Нему! А что мы без Него? Куча хлама.

— Заткнись, ты, Совесть Безносая! — прикрикнул оживший Громило и продолжил, — А ты, Религия, доложи, как там обстановка, не проникал ли к нему кто? Исповедовался ли Он? Может, что сказал? Может, чего хочет?

— За последние две тысячи лет к нему никто даже не приближался. Если кто и шел, то я увела в сторону. Этих людишек, отбившихся от стада, я быстренько оприходовала, чтобы не повадно было по астральным мирам шастать. В разговоры со мной он уже лет шестьсот не вступал. Ни о чем не просил. Чем жив — не знаю, но жив.

— Ну, а Орел-то, как, работает?

— Это когда кишки живьем выдирают, ты называешь работой? — опять просипела Любовь.

— Заткнись, сказал! — выкрикнул Громило, и обернулся опять к Религии, — Ну?

— Вот уже тысяча лет, как Орла нет. Его поманил Кецалькоатль, он и переметнулся.

— Почему не доложила?

— А, иди ты! Тебе бы только своих терзать!

— Какой же он свой, если людишкам огонь передал и научил, как нас обманывать и жертвовать кожу да кости, вместо мяса?

— Так зато людишки эти как размножились, а? Тебе же толстопузому корма было — завались! Но ты не простил! Нет! Вот теперь и иди к Нему с поклоном!

— Так, делать нечего, придется идти к Нему с пустыми руками.

Архонты растянулись гуськом и под предводительством Громовержца пошли по длинному подземному коридору туда, где уже тысячи лет томился в неволе, прикованным к скале их старый товарищ. Хотя путь был долгим, никто из них так и не припомнил чего-нибудь такого, что помогло бы сейчас завязать нужный всем разговор. Каждый из них если не прямо, то косвенно был причастен истязаниям творимым по повелению Громилы.

Когда все собрались перед огромным куском скалы, преграждавшим дальнейший путь, Громило распорядился, чтобы Архонты встали полукругом, а затем воздел руки горе и прокричал: “Отверзнись, твердь, велю тебе…” Он не смог закончить ритуал, как следует, — закашлялся сухим собачьим кашлем. Но, к их удивлению, скала все равно отошла в сторону.

Войдя в камеру, все увидели, что она представляла собой довольно просторную пещеру, имевшую широкий пролом во внешней стенке, через который и поступал скудный дневной свет. Через него также, по замыслу мучителя, каждый день должен был прилетать Орел и выклевывать узнику печень.

К наклонной стене, что против пролома, тяжелыми цепями за руки и за ноги был прикован Тот, к кому они теперь были вынуждены обратиться за помощью. Обрывки хитона не мешали видеть, что тело его хоть и истощено, но выглядит весьма молодым, кожа даже слегка светилась белым светом. Только на правом боку темнел толстый уродливый шрам.

— Здравствуй, друг мой, — произнес елейным голосом Громовержец, — мы тут посовещались, и решили, что хватит тебе маяться в темнице. Некоторые, правда, до сих пор считают, что твое ужасное преступление заслуживает еще худшей кары, но я, по доброте своей, уже давно тебе благоволю. Потихоньку отослал Орла, распорядился, чтобы тебя никто не тревожил… Вот… А сегодня мне удалось настоять, чтобы мы, когда будем переноситься в Новое Утро следующего космического Дня, взяли тебя с собой. Некоторые не хотели. Ух, какие злыдни! Но я настоял… Негоже, говорю, своих в ночи оставлять. Все-таки он с нами был с самого начала…

— Не утруждай себя ложью, Громовержец, — проговорил закованный. — Я вам понадобился, чтобы перескочить сквозь Ночь, сразу в Новое Утро, — это единственная правда, а остальное — ложь. А потом ты снова меня собираешься приковать, да покрепче, разве не так?

— Ну что ты такое говоришь! Я бы тебя уже давно отпустил, но ты же знаешь, чтобы открыть темницу, нужно согласие всех. Вот они и тянули до последнего момента, негодяи. А врать тебе я бы никогда не стал, ведь ты — покровитель Истины, а еще и Дружбы. Нам тебя очень не хватало, друг.

— Ну так отпускай, чего же медлишь, — промолвил закованный.

— Сейчас, сейчас… Ты только пообещай, что совершишь с нами этот скачок.

— Пока я скован, ничего говорить не буду. Ни слова!

— Гхм… Ну ладно… Э-э-э… Значит так… Э… Под знаком ангельского глаза, собачьего зуба, рыбьего рта и львиного когтя… повелеваю вам, оковы, исчезнуть навеки… нет, не так… через знамение духов черных вод, и белой горы, и бесконечных пустынь… Э-э-э… Забыл… Склероз…

— Не утруждай себя, Громовержец, и этим, — сказал закованный, после чего встряхнул слегка руками и ногами, и цепи с грохотом упали на землю. — Мне твои цепи — что поцелуй Зефира. И уже давно, отметь себе. И скала, что у входа, не забыл, как она отъехала в сторону? Она мне тоже — не преграда.

— Но Друг мой, зачем же ты тогда здесь находишься?

— Я здесь для твоего покаяния.

— Но мне не в чем каяться, как и другим нашим друзьям. Мы по мере сил пестовали человечество. Мы процветали, пока в нас была нужда, а потом скромно отошли в тень… Вот и все…

— Ну что ж, тогда мне придется освежить вашу память. И вы, и я, мы вторглись в этот мир без приглашения и спроса. Мы не захотели мириться со справедливым исчезновением в конце предыдущего космического Дня. Нам случайно удалось открыть Правило, следуя которому, мы перенеслись сквозь космическую Ночь. Смысла этого Правила, как я вижу, вы не поняли до сих пор. Да и не задавали себе такого вопроса. Я же не мог успокоиться, не обретя разгадки… Тут-то наши дороги и разошлись… Вы занялись тем, что стали встревать, опять же без спроса, во все дела людей. Вы и шагу не давали им ступить без своей навязчивой опеки. И вовсе не ради заботы о них, а ради того, чтобы укрепить над ними свою власть. Вы исказили все начинания Нового Дня. Вы внесли в детскую непосредственность утреннего человечества свою завистливую, жадную, мстительную струю. Вы поспешили толкнуть людей на первые убийства. Вы превращали в своих слуг даже самых светлых новых Архонтов, которых люди порождали. Из-за вас божественный План этого Дня был безнадежно испорчен. А когда Отец прислал на помощь своего Сына, вы через своих прислужников довели дело до Его мучительной казни. Вы не совладали с ходом событий, и те уроды, которых вы сами породили, оттеснили вас от власти. Так что не надо говорить о скромности… А теперь вы хотите взять реванш в Новом Дне?! Я этим заниматься не собираюсь!

— То есть, ты, зная, как спасти себя, как спасти нас, хочешь нашей общей смерти?

— Я хочу нашей общей, божественной, вечной жизни.

— Не понял, мы же и так боги, мы же и так вечны, по человеческим меркам, по крайней мере.

— Так, да не так. Если вы — боги, то кто тогда породил космический День и космическую Ночь? Это вы-то вечные? Что же вы трепещете при наступлении вечера?

— Мы не порождали Дня и Ночи. Они — свойство Мироздания. Мы хотим миновать Ночь, так как в ней все растворяется, а утром начинается снова. Нам жалко отказываться от своего опыта, такого полезного при наступлении Нового Дня. Мы…

— Все ясно, не утруждай себя, Громовержец, и этим… Три раза я давал тебе шанс покаяться. Три раза ты искусно его обходил стороной. Что ж, когда нет раскаяния, приходит возмездие.

В этот момент в рядах Архонтов произошло движение. Покровитель Войны выхватил из-под плаща подлинную Корону Громовержца и стремительно заменил ею жестяную подделку у того на голове. Покровитель Искусства вытащил из кармана короткий Жезл Силы, который тоже когда-то принадлежал Верховному, но где-то затерялся, и сунул тому в левую ладонь. Любовь достала из-за пазухи небольшой Зеркальный Щит на золотой цепочке, и надела его на шею своего предводителя. И Наука что-то пытался вытащить из своего кармана, но оно там застряло и никак не вытаскивалось. От нетерпения Наука стал даже подвывать…

— Успокойтесь, друзья мои, — произнес покровитель Истины и Дружбы, — от вашего оружия здесь будет не больше пользы, чем от елочных гирлянд и побрякушек. Вы лучше дослушайте, что я вам хочу сказать… Мои поиски разгадки Правила привели к тому, что я все больше внимания стал обращать на людей. Оказалось, что они не зарождаются из ничего, вроде как мыши от сырости, а являются истинными Детьми Божими. И тот Бог — вовсе не из нашей компании. Мы же сами — порождения людей, а никакие не боги. Так они — люди — проявляют унаследованный от Отца дар Творчества. Это людям, по младенческой наивности, кажется, что мы боги, и они начинают нам молиться. Вот тут-то мы и оказываемся на распутьи, либо ненасытно пожирать эманации их надежд, либо бережно направить людей на поиск их собственной истинной природы. Я выбрал второй путь, и не жалею.

— Конечно, так мы тебе и поверили, — пробурчал Громовержец, — сначала докатился до воровства, украл огонь, а потом и до тюрьмы — отмотал несколько тысяч лет срока… И не жалеешь?

— Да, не жалею. Потому что, общаясь с лучшими из людей, узнал, что к ним приходят Посланцы их Отца. Узнал, что Истинный Облик человека еще только должен проснуться внутри того, что сейчас живет в природе. Узнал, что если я весь до капли перельюсь в сознание людей, то они смогут взять меня с собой, в Свет Отца. Ибо им тоже нужно отказаться от своего Я и до капли перелиться в свой Истинный Облик. Для земного человека — это трудный процесс. И именно вы своей враждебностью, завистью и мстительностью затруднили его сверх всякой меры. Но я, надеюсь, оказался полезным людям. Я нашел у них истинную Дружбу и устремленность к Истине.

— А что насчет Правила? — спросил Наука.

— Правило заключается в том, что Истинный Человек, как Дитя Божие, является коллективным семеричным существом. А потому и природный человек может добиться чего-то, только образовав Круг. Так и мы, случайно образовали семеричный Круг и перескочили через Ночь.

— А что нам мешает еще раз образовать такой Круг? — поинтересовался покровитель Войны, — Построиться кругом — не долго. Р-р-раз, и готово!

— Я не собираюсь входить в ваш Круг, — ответил покровитель Истины. — Я уже связал себя с семеричным Кругом людей. Я, как Архонт, влился в каждого из них. Я помог им обнаружить Истину о себе самих, и о Круге. Теперь нам — нет преград. И таких, как мы, много. Я и вас приглашаю, пока не поздно, отпустить на свободу всех своих эмоциональных узников. За оставшиеся пару столетий до наступления Ночи они успеют очиститься, если им конечно в этом не мешать. А вы, если им поможете, также вольетесь в их Круги. И обретете с ними Свободу.

— Романтические сказочки для подростков! — выкрикнул покровитель Искусства, от ярости у него изо рта даже полетела слюна, — Твой поиск так называемой Истины — это комплекс юнцов, не достигших половой зрелости. Подрастут, и вся Истина может катиться колбаской!

— Не случайно ты и сам похож на мальчишку! Извращенец! — хрипло закричала Любовь и закашлялась.

— Полный бред! — внесла свою лепту в общий крик Религия, — Мир и существует, чтобы все твари в нем размножались и каждая по-своему славила своего бога, то есть нас! Какой еще Истины тебе надо! Все же ясно, как Солнце!

— Ну ладно, этому кощунству пора положить конец, — вмешался Громовержец, — Не хочешь добровольно, придется насильно. Давай-ка, Бог Войны, тряхни стариной!

Но только покровитель Войны, этот Мужлан и Кирзовый Сапог, попытался вознести над головой свои Атрибуты, как пещера озарилась ослепительным светом. Вокруг, вдоль ее стен, за спинами Архонтов, появились семь лучезарных человеческих фигур. Покровитель Истины и Дружбы произнес:

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, под семью золотоносными светильниками и еще одним, что подобно сыну Человеческому стоит среди семи, под знаком святого, кровью обагренного и торжествующего Креста, приказываю: Да падут в прах ваши узилища, да освободятся навек от вас все порабощенные вами души!

И как только прозвучали эти слова, из поднятых ладоней покровителя Истины хлынули потоки очищающей Воды. Они разбились на мириады капель. К ним присоединились потоки от остальных семи участников Круга. В пространстве пещеры освещенном ослепительным светом, образовался искрящийся, радужный вихрь небывалой мощи. Через несколько секунд раздалось хлопанье сотен и сотен голубиных крыльев. Это освобожденные души ринулись в свой полет к свободе. Стая за стаей все вылетали и вылетали через пролом в стене наружу. Потоки воды размыли стену пещеры и вниз, в пропасть устремился ревущий водопад. В его потоках унеслись скрюченные черные скелетики некогда могущественных тюремщиков человечества. А в небе, в багряных лучах вечернего Солнца еще долго кружились счастливые птицы.

 

Леонид Иванов, 1999